СУБЪЕКТИВНЫЕ КОРНИ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОЕКТА
«Иногда можно услышать мнение, что проект будущего общества преподносит себя как нечто новое, но на самом деле он является проекцией желаний, в которых обычно не признаются, одеянием мотиваций, остающихся скрытыми для самого человека — их носителя. У одних эта идея скрывает за собой жажду власти; у других — отказ от принципа реальности, фантом бесконфликтного мира, в котором все примирятся со всеми и каждый с самим собой, инфантильную мечту, стремящуюся устранить трагическую сторону человеческого существования, бегство, дающее возможность жить одновременно в двух мирах, некую воображаемую компенсацию. Когда дискуссия принимает такой оборот, надо прежде всего вспомнить, что все мы отправились в путь на одном и том же судне. Никто не может быть уверен, что сказанное им не будет иметь никакого отношения к бессознательным желаниям или мотивациям, в которых не признаются даже самим себе. Когда мы слышим, как «психоаналитики» определенного толка причисляют всех революционеров к невротикам, мы может порадоваться за себя, порадоваться тому, что мы не разделяем их здоровья, которое рекламируемся в магазинах Монопри. Очень нетрудно было бы вскрыть бессознательный механизм их конформизма. В более общем плане, каждый, кто думает обнаружить у корней революционного замысла то или иное бессознательное желание, должен был бы одновременно задать себе вопрос, какой скрытый мотив отражает его собственная кри- тика и до какой степени он недоступен осознанию.
Но для нас подобный взгляд на вещи не представляет интереса. Во- прос действительно существует, и даже если никто его еще не ставил, всякий, кто затрагивает тему революции, должен задать его самому себе. Другим решать, насколько их позиция может быть прояснена отсылкой к скрытым мотивам их действий. Революционер не может ставить границ: своему желанию ясности. Он не может отказаться от решения проблемы, заявив, что имеют значение не бессознательные мотивации, но смысл и объективное значение идей и действий; невроз и безумие Робеспьера или , Бодлера были более плодотворны для человечества, чем здоровье какого-либо лавочника тех же времен. Революция, как мы ее понимаем, не со- глашается признать этот разрыв между мотивацией и результатом. Она была бы невозможна в реальности и непоследовательна в своей сущности, если бы была подвержена одним бессознательным импульсам и лишена связи со своим ясно выраженным содержанием — она превратилась бы в повторение предыдущей истории, в ней доминировали бы скрытые мотивации, с течением времени навязывающие ей свою конечную цель и свою собственную логику.
Свое истинное измерение эта проблема приобретает, когда мы исследуем коллектив. Лишь в масштабах действий народных масс может найти свою реализацию новое общество. Необходимо проанализировать рождение новых мотиваций и новых позиций, способных привести революционный проект к успешному завершению. Но этот анализ стал бы для нас более легким делом, если бы мы сначала постарались выяснить желания и мотивации революционера. Все, что мы можем сказать по этому поводу, по определению оказывается в высшей степени субъективным. И все это по определению может быть подвергнуто каким угодно интерпретациям. Тому, кто хочет лучше узнать другое человеческое существо (пусть даже в его иллюзиях и ошибках), а тем самым и самого себя, не мешало бы помнить об этом.
У меня есть желание, и я чувствую необходимость жить в совсем другом обществе, чем то, которое меня окружает. Как и большинство людей, я могу жить и в этом, привыкнуть к нему — так или иначе, в нем я и живу. Как бы критически я ни пытался посмотреть на себя, ни моя способность к адаптации, ни мое соответствие реальности не кажутся мне ниже среднего социологического уровня. У меня нет претензий на вездесущность, всеведение или превосходство над общей моралью. Я не требую от общества, чтобы оно «сделало меня счастливым». Я знаю, что счастье — это не паек, который мог бы быть распределен мэрией или рабочим Советом квартала. Если счастье существует, то лишь я сам могу его добиться в соответствии с моими возможностями, как это удавалось мне в прошлом и еще удастся в будущем. Но в жизни — такой, какой она существует для меня и для других, — я сталкиваюсь с огромным количеством неприемлемых для меня явлений, в которых я не вижу никакой фатальности и корни которых лежат в организации общества. Я хочу и я требую, чтобы моя работа имела смысл, чтобы я мог одобрить то, чему она служит, одобрить сам процесс своего труда. Я хочу, чтобы труд давал мне возможность тратить силы и использовать способности таким образом, чтобы это обогащало меня и развивало мою природу. И я утверждаю, что при другой организации общества это возможно как для меня, так и для всех. Я могу сказать, что если бы мне позволили решать с моими товарищами по тру-ду, что я должен делать и как я это должен делать, то уже это было бы Фундаментальным изменением в нужном направлении. Я хочу, чтобы и у меня, и у других была возможность знать все, что происходит в обществе, контролировать объем и качество поступающей информации. Я требую прямого участия во всех социальных решениях, которые могут иметь влияние на мою жизнь и на мировой процесс в целом. Я не согласен на то, чтобы мою судьбу день за днем определяли люди, чьи замыслы мне враждебны или попросту неизвестны, люди, для которых мы — я и другие — не более чем цифры в плане или пешки на шахматной доске; и я выступаю против того, чтобы моя жизнь и смерть находились в руках людей, о слепоте которых мне известно.
Я полностью осознаю, что создание другой социальной организации, ее существование — отнюдь не простое дело, и на каждом шагу здесь может встретиться масса трудноразрешимых проблем. Но я предпочитаю иметь дело с реальными проблемами, а не с последствиями бредовых идей де Голля, махинаций Джонсона или интриг Хрущева. Если же мы — я и другие — должны потерпеть поражение на этом пути, то я выбираю поражение, а не нынешнее бессмысленное положение, оставляющее меня вне рамок поражения и успеха, оставляющее меня ничтожным и достойным насмешки.
Я хочу иметь возможность встречать в другом существо, подобное мне и совершенно отличное от меня, а не безликую цифру, не лягушку, запрыгнувшую на другую ступеньку (ниже или выше, не важно) иерархии доходов и власти. Я хочу, чтобы я мог на него смотреть, как и он на меня, как на другое человеческое существо, чтобы наши отношения не были полем взаимного выражения агрессии, чтобы наше соревнование оставалось в рамках игры; я хочу, чтобы наши конфликты там, где они не могут быть разрешены или преодолены, касались реальных проблем и целей, несли в себе как можно меньше бессознательного и воображаемого. Я хочу, чтобы другой был свободен, так как моя свобода начинается там, где начинается свобода другого, а оставаясь один, я могу достичь лишь «несчастной добродетели». Я не рассчитываю на то, что люди превратятся в ангелов, а их души обретут чистоту горных озер — эти утопии всегда навевали мне глубочайшую скуку. Но я знаю, насколько существующая культура усугубляет и обостряет проблемы человеческого бытия — бытия с другими. Я вижу, как она до бесконечности множит препятствия, стоящие перед свободой людей.
Я знаю, что это желание не может исполниться ни сегодня, ни — даже если бы революция свершилась завтра — в течение моей жизни. Но я знаю и то, что когда-нибудь будут жить люди, в сознании которых сотрется даже воспоминание о проблемах, больше всего тревожащих нас сегодня. Это моя судьба, я должен ее принять, и я ее принимаю. Но это не может свести мою жизнь к постоянному переживанию отчаяния или к кататони-ческому пережевыванию. Стремясь к тому, о чем я сказал выше, я могу лишь трудиться над осуществлением этого желания. И в уже сделанном мною выборе главных интересов моей жизни, в труде, полном для меня смысла и посвященном всецело этим интересам (даже если я встречу на этом пути частичное поражение, задержки, неизбежность обходных ма-невров, если я встречу задачи сами по себе не имеющие смысла), я уже частично осуществляю мое желание — участвуя в революционном содружестве, пытаясь преодолеть устаревшие и отчуждающие отношения со- временного общества. Было бы мое счастье более легким, более доступным, если бы я родился в коммунистическом обществе? — я ничего об этом не знаю, я здесь бессилен что-либо сказать. Но это не повод для того, чтобы сейчас проводить свое свободное время перед телевизором или за чтением детективных романов. Разве моя позиция означает отказ от принципа реальности? Но каково тогда содержание этого принципа? Заключается ли оно в том, что нужно трудиться, — или же в том, что труд неизбежно должен быть лишен смысла, должен быть эксплуатируемым, противоречащим тем задачам, для которых он, как считается, существует? Значим ли этот принцип именно в этой форме для рантье? Законен ли он в этой форме для туземцев островов Тробриан или Самоа? Имеет ли он еще силу сегодня для рыбаков бедной средиземноморской деревни? До какого момента принцип реальности является выражением природы, и с какого момента он начинает выражать общество? Насколько он является выражением общества как такового и насколько — его конкретной исторической формы? Почему не принять за принцип реальности рабство, галеры, концентрационные лагеря? Что дает философии право говорить мне: здесь, на этом конкретном пространстве существующих институтов, я укажу вам границу между феноменом и сущностью, между преходящей исторической формой и вечным бытием социального? Я принимаю принцип реальности, поскольку я принимаю необходимость труда (до тех пор, пока она реальна, поскольку с каждым днем она становится все менее очевидной) и необходимость социальной организации труда. Но я не откликаюсь на призывы ложного психоанализа и ложной метафизики, вводящие в научную дискуссию об исторических возможностях бездоказательные утверждения о том, о чем им ничего не известно.
Можно ли назвать мои желания инфантильными? Ведь ситуация инфантилизма — это ситуация, в которой и жизнь и Закон нам даны извне. В подобной ситуации у жизни нет цели и Закон дан нам без всякой возможности его дополнения и обсуждения. Я же хочу совершенно другого: творить свою жизнь, давать жизнь другим, насколько это возможно, в любом случае — давать для жизни. Закон не просто дан мне, но в то же время я сам даю его себе. Именно конформист и аполитичный человек постоянно находится в ситуации инфантилизма: он принимает Закон, не обсуждая его и не желая участвовать в его подготовке. Человек, живущий в обществе и не проявляющий политической воли, воли к законодательному сотворчеству, подменяет своего собственного отца анонимным социальным отцом. Инфантилизм — это прежде всего желание получать не давая, за которым следует действие, существование с целью получать. Я же хочу сначала обмена, и только потом — его преодоления. Инфантильное отношение к миру — это удвоенное отношение, фантазм слияния, — и именно так современное общество постоянно превращает в детей всех своих членов: благодаря воображаемому слиянию с ирреальными сущностями — шефами, нациями, космонавтами или поп-идолами. Я хочу, чтобы общество перестало наконец быть семьей, лживость которой доходит до гротеска, чтобы оно обрело присущие обществу измерения, чтобы отношения между его членами были отношениями между автономно существующими взрослыми людьми. Разве мои желания — это жажда власти? Я хочу лишь уничтожения власти в нынешнем смысле этого слова, я хочу власти для всех. Для сегодняшней власти люди суть вещи, и все, чего я хочу, абсолютно противоречит этому. Человек, который к другим людям относится, как к вещам, -сам вещь, а я не хочу быть вещью ни для себя, ни для других. Я не хочу, чтобы другие были вещами, — иначе мне незачем действовать. Если я могу существовать для других, быть признан ими, то я не хочу, чтобы это было связано с обладанием некоей внешней для меня данностью — властью; я не хочу существовать для них в качестве чего-то воображаемого. Признание ближнего ценно для меня лишь постольку, поскольку сам ближний признан мною. Можно возразить, что я рискую забыть все это, если случайность приведет меня к «власти». Мне это кажется более чем невероятным. Но даже если бы это случилось, то, вероятно, это была бы проигранная битва, но отнюдь не конец войны. И разве могу я строить мою жизнь, исходя из предположения, что однажды я могу впасть в детство?
Возможно ли, чтобы я преследовал химерическую надежду избежать трагической стороны человеческого существования? Скорее, я хочу избежать мелодрамы, ложной трагедии, когда катастрофа приходит без всякой необходимости, когда все могло бы произойти совсем по-другому, если бы люди знали об этом или сделали что- то другое. Люди умирают от голода в Индии, в то время как в Америке и в Европе правительство накладывает штраф на крестьян, производящих слишком много — это мрачный фарс, Великий Кукольный Театр, где трупы и страдания вполне реальны, но это не имеет ничего общего с трагедией, поскольку здесь нет ничего неизбежного. И если однажды человечество погибнет от водородной бомбы, я не назову это трагедией. Я назову это глупостью. Я хочу, чтобы не было этого Кукольного Театра, чтобы было невозможно превращение людей в марионетки другими «управляющими» ими марионетками. Когда невротик в четырнадцатый раз воспроизводит один и тот же приводящий к краху поведенческий акт, проецируя на самого себя и на своих ближних один и тот же тип несчастья, то помочь ему выйти из его состояния можно, лишь устранив из его жизни гротескный фарс, а не трагедию. Нужно наконец дать ему возможность увидеть реальные проблемы своей жизни и содержащийся в них элемент трагедии — то, что его невроз отчасти выражает, но еще более — маскирует.
Когда ученик Будды после долгого путешествия по Западу пришел к Учителю рассказать, что чудесные вещи, инструменты, лекарства, методы мышления, социальные установления преобразили жизнь человека с тех пор, как Учитель удалился на высокие плато, Будда остановил его с первых же слов. «Смогли ли они избавиться от горя, болезни, старости и смерти?» — спросил он. «Нет», — ответил ученик. «В таком случае они с таким же успехом могли бы оставаться в бездействии», — подумал Учитель и вновь погрузился в созерцание, даже не скрыв от своего ученика, что больше его не слушает.»
Корнелиус Касторидис, психоаналитик, философ левого толка. Из книги «Воображаемое установление общества».
Психологи против капитализма 
Posted on 21 июля, 2013
0